10.11.2020
16.40-18.10
Лекция №3.
Тема: Эмоциональное и рациональное в лирике Пушкина предромантического периода (1813-1820 годы).
План лекции
1. Лицейская лирика (1813-1817 гг.) в аспекте соотношения эмоционального и рационального. Характер соотношения «ума» и «сердца» в разных лирических жанрах лицейской лирики Пушкина: «легкой поэзии», послании, оде, элегии.
2. Эмоциональное и рациональное в лирике А.С. Пушкина петербургского периода (1817-1820). Расширение семантического поля понятия «сердца» в лирике поэта о любви и вольнолюбивой лирике.
3. Эстетический пафос пушкинской лирики предромантического периода.
1. Лицейская лирика Пушкина свидетельствует о быстром усвоении и преодолении начинающим поэтом литературного опыта предшественников. Прежде чем найти себя, Пушкину пришлось переработать большое количество разнообразного литературного материала, переворошить много тем, форм и образов, чтобы далее идти уже свободно своим путем. Лирика Пушкина 1813-1817 годов во многом имеет «цитатный» характер и свидетельствует о жанровой зависимости автора.
Эмоциональная и рациональная жизнь лирического героя Пушкина-лицеиста на первых порах ограничивается жанровыми рамками. Среди жанров легкой поэзии в раннелицейский период его творчества господствует послание. Уже первое стихотворение Пушкина «К Наталье» (1813 г.) содержит традиционную антиномию ума и сердца. Сердце «страстное» лирического «я» героя открыто любви. Но с ее приходом заканчивается «счастья время», наступает умственное затмение. Не удивительно, что состояние любовного «сумасшествия» характеризуется смятением чувств («трепещу, томлюсь, немею»), все это автором обозначено как «любовная мука». Таким образом, торжество чувств знаменует собой поражение разума.
Разум влюбленного героя не в силах устоять перед натиском сильнейших эмоциональных переживаний. Эта мысль, столь популярная в эпикурейской лирике, настойчиво звучит в первых поэтических опытах юного Пушкина, получая дальнейшую разработку и приобретая все более глубокий характер. Вот, например, как описывает поэт «схватку» ума с сердцем в стихотворении 1815 года «Послание к Юдину»: «В невинной ясности сердечной / Не знал мучений я любви…». Когда же приходит любовь, состояние героя сродни горящему пламени.
«В сердце возженный» образ любимой cтремится забыть герой стихотворения «Измены» (1815 г.). Он испытывает, по словам современного психолога, «паттерн» эмоций. Сердце «помнит» образ любимой, хранит мучительные и вместе прекрасные чувства. Строки эти коррелируют с начальными строками знаменитого стихотворения старшего эпикурейца Батюшкова «Мой гений», написанного, кстати, в том же 1815 году: « О память сердца! ты сильней / Рассудка памяти печальной…».
В других жанрах легкой поэзии, которые Пушкин активно осваивает в это время, подобное соотношение рационального и эмоционального сохранено. В пасторали 1814 года, которая так и называется «Рассудок и любовь», «ум» с «сердцем» по-прежнему непримиримы. Рассудок подсказывает Дориде разумные поступки, но девушка поддается «плуту Эроту», и, как следствие, любовь побеждает: «И их сердца огнем любви зажглись…». Заканчивается стихотворение весьма знаменательно: «Рассудок что ж? Рассудок уж молчал». Счастливая любовь, любовь взаимная исключает рассуждения, она созвучна самой Природе, гармонируя с ней – таков взгляд на любовь юного поэта.
«Мудрость» как синоним рассудка противостоит любви и в мифологической картине «Фавн и пастушка» (год неизвестен, ориентировочно – 1815-й). Когда безответно влюбленному жителю лесов Фавну стареющая пастушка Лила, наконец, решила отдать свое сердце, то услышала в ответ отказ: «Есть время для любви, / Для мудрости – другое».
«Амур и Гименей» (1816 г.) – яркая иллюстрация того, что «Дурачество ведет Амура». Безумец Амур просит Гименея «быть умнее», т.е. помириться и поменяться атрибутами. Гименею достается повязка на глаза (намек на супружеские измены), себе же «проказник» берет фонарь. Амур обманывает «союзника слепого» и призывает Елену поверить этой «премудрой повести».
«Обманутый» ум, ум дремлющий, уступающий место чувствам, – залог счастья. Лирический герой элегии 1815 года «Мечтатель» советует: «Гоните мрачную печаль, / Пленяйте ум… обманом…».
Однако подобного рода счастье, увы, скоротечно. «И где веселья быстрый день?» – вопрошает герой элегии 1815 года «Итак я счастлив был, итак я наслаждался»; на «счастья быстрый миг» жалуется другой элегический герой («Наслажденье», 1816 г.).
В ранней лирике Пушкина слово «сердце» встречается довольно часто. В стихотворении «К сестре» (1814 г.), например, оно употреблено дважды. В первом случае, когда поэт обращается к воображаемой сестре: «Чем сердце занимаешь..?» – высказано предположение о том, что сердце героини занято чтением, т.е. работой ума. Кажется, здесь впервые в пушкинской лирике мы сталкиваемся с четко сформулированной мыслью о нерасторжимости эмоциональной и рациональной сфер в жизни человека. И во втором случае, описывая свое подавленное состояние, автор говорит о том, что его «сердце помрачненно». Примечательно, что одинокий герой находится в «мрачной келье». Эмоциональная жизнь лирического героя, таким образом, обусловливается внешними обстоятельствами, неслучайно изображение внутреннего и внешнего миров в тексте обозначается Пушкиным одним эпитетом – «мрачный».
В стихотворении «Мое завещание. Друзьям» (1815 г.) поэт использует уже «сердечные» фразеологизмы: «от сердца», означающий «совершенно искренне; с полной откровенностью, непосредственностью», и поэтический фразеологизм «оставлять сердце», в пушкинском тексте принимающий значение «незримо оставаться в кругу близких людей после расставания с ними». То есть все, что связано у Пушкина с «сердцем», представляется для него самым лучшим и светлым в человеке.
Говоря о лицейской лирике поэта, пушкинисты подчеркивают ее условный характер. Конечно, это распространяется и на «сердечную лексику». В поэтических текстах Пушкина лицейской поры сочетания, включающие понятия «сердца» и про- или со-поставленные с ними понятия «ума», как правило, являются аллегориями молодости, искренности, свежести чувств. «Чисто сердце» («Князю А.М. Горчакову», 1814 г.); «друг сердца» («К Наташе», 1814 г.; «К живописцу», 1815 г.; «Князю А.М. Горчакову», 1817 г.); «пылкие сердца», «юные сердца» («Вишня», 1815 г.); «друзья … сердечны» («Воспоминание» (К Пущину), 1815 г.); «юный ум» («Сон» (отрывок), 1816 г.); «быстрый ум» («Князю А.М. Горчакову», 1817 г.); «сердца утешенье» («Погреб», неизвестных годов, ориентировочно – 1816-й); «важная глупость» – о лжемудрецах («Истина», 1816 г.).
Чаще «холодный ум» («Моему Аристарху», 1815 г.) противостоит «сердцу» юного героя лицейской лирики Пушкина. «Глубокий разум» – удел не «гуляки праздного» и его «друзей сердечных», а «седого профессора Геттингена» («Красавице, которая нюхала табак», 1814 г.). Беззаботным юнцам, когда их «душа… в бокале», остается лишь сказать: «Рассудок! бог с тобою!» («Пирующие студенты», 1814 г.).
Однако «ум» вовсе не исключает «сердца»: «ум и сердце на устах» веселящихся студентов из «Воспоминания» (К Пущину), 1815 г.; выясняется, что они соседствуют даже в минуты «резвых шалостей», когда «И ум возвышенный и сердце можно скрыть» («К Каверину», 1817 г.).
Рассматривая условность рационально-эмоциональных номинаций раннего Пушкина, вспомним, что время его ученичества было очень недолгим. Уже в самый ранний период творчества Пушкин неизменно проявляет свою самостоятельность и оригинальность. Так, наряду с условностью его поэтическая лексика несет в себе и черты конкретности, точные приметы жизни и реальных людей. Приведенный выше пример из послания Горчакову 1817 года служит тому подтверждением. В двух посланиях Галичу 1815 года Пушкин называет своего адресата «мудрецом ленивым», «мудрецом любезным», «мудрецом придворным», «другом мудрости прямой», наконец, «Тибурским мудрецом». В данных обозначениях – конкретные характеристики Александра Ивановича Галича (настоящая фамилия – Говоров; 1783-1848) – философа, психолога, эстетика. В 1814-1815 годы он преподавал российскую и латинскую словесность в Царскосельском лицее. Был любим лицеистами как благожелательный и мудрый наставник, добрейший человек. Угадав в Пушкине дар поэта, побудил его написать стихотворение «Воспоминание в Царском Селе» для переходного экзамена в 1815 г.
В оде, пришедшей к Пушкину из классицизма со своими жанровыми законами, «сердце» – это не сосуд любви веселого студента, а вместилище высоких гражданских чувств «россов». Так, в оде «Воспоминания в Царском Селе» (1814 г.) читаем:
Сердца их мщеньем возжены.
…Их цель иль победить, иль пасть в пылу сраженья
За веру, за царя.
Подобное встречаем в торжественной оде 1815 года, посвященной императору Александру I, «На возвращение государя императора из Парижа в 1815году».
«К Лицинию» (с латинского) (1815 г.) содержит строку, также перекликающуюся с приведенными высокопафосными словами: «Я сердцем римлянин, кипит в груди свобода, / Во мне не дремлет дух великого народа».
Любопытными представляются результаты наблюдений семантического спектра слова «мудрец» в лицейской лирике поэта. Понятие «мудрость» для гениального лицеиста связано не только с «головным» в человеке, оно распространяется и на область «сердечного», что, безусловно, находит отражение в поэтическом вдохновении. В знаменитом «Городке» (К***) (1815 г.) «мудрецом простосердечным» назван французский баснописец Лафонтен. Мудрость «певца любезного» Пушкин характеризует как сердечную простоту, привлекающую сердца многочисленных читателей. В стихотворении 1815 года «Мое завещание. Друзьям» авторская личность выступает в качестве поэта-мудреца, «Юноши-Мудреца», мудрость которого заключается в самобытном мироощущении. Жизнерадостность и жизнеутверждающее начало – таков лейтмотив этого мироощущения. В послании 1816 года «Из письма к В.Л. Пушкину» говорится о горе-мудрецах, «премудрых», иначе – бездарных поэтах.
Ширится и диапазон смысловых значений «сердца». У поэта-лицеиста «сердце» способно вместить в себя самые разнообразные чувства. В «Сраженном рыцаре» (1815 г.), например, герой «с надеждою робость… в сердце несет»; «…сердцем ужаснулся» расставшийся с любимой поэт из стихотворения «Разлука» (1816 г.); сердце героя «Сновидения» (1817 г.), мечтающего о любви, «… билось наслажденьем» и т.д.
Увеличение семантического поля понятия «сердце» связано с разработкой начинающим автором эмоциональной жизни лирического героя. Мечты о «ней» зажигают «огнь» в сердце героя «Городка» (1815 г.); в его беспокойной душе поселяется «грусть-мучитель», когда обольстительный сон-мечта исчезает. Но даже грусть о «милой» дарит влюбленному радость: «И в грусти томный дух / Находит наслажденье…».
«В горести, в муке» «услаждает» себя и герой приведенного выше стихотворения «Измены». По мысли поэта, любовь – это особый род недуга, от которого человек не спешит избавляться, поскольку связанные с нею жестокие страдания сообщают его жизни удивительную наполненность и неизъяснимую прелесть. В этих оттенках чувств, которые открывает для себя юный Пушкин, угадывается будущий поэтический гений, покоривший читателей пронзительной «светлой печалью».
1816 год считается переломным в творчестве Пушкина-лицеиста. Элегия становится основным пушкинским жанром. Меняется тематика (мотивы радости и веселия все чаще уступают мотивам грусти и разочарования); теперь основной объект изображения не искусство и литература, преображенная действительность, а действительность собственной эмоциональной жизни. Именно этот год, по мнению исследователей, знаменует появление оригинальных творений, повествующих о собственной жизни поэта. В этом ряду «Разлука», «Элегия» (Счастлив, кто в страсти сам себе…), «К сну», «Любовь одна – веселье жизни хладной», «Желание», «Элегия» (Я думал, что любовь погасла навсегда…), «Месяц» и др. «Певец любви, певец своей печали» («Певец», 1816 г.) часто использует в определении своего эмоционального состояния эпитет «унылый»: «Но мне в унылой жизни нет / Отрады тайных наслаждений…» («Элегия» (Счастлив, кто в страсти сам себе…)); «Сокрой от памяти унылой / Разлуки грустный приговор…» («К сну») и др.
Ранее было отмечено, что душевные движения лирического героя в лицейской лирике поэта ограничены рамками жанров. По определению жанр элегии включает в себя изображение смешанных ощущений. Буало называл предметами элегии «влюбленных радость и печаль». В соответствии с жанром Пушкин в элегической поэзии смело смешивает различные настроения, со временем придавая им глубоко личный характер.
«Желание» – яркий тому пример. Любовь – многогранный феномен, предполагающий интеракцию противоположных эмоций, которые могут не только противостоять, но и усиливать действия друг друга. В «унылом сердце» элегического героя Пушкина фокусируется широкий спектр любовных переживаний – «все горести несчастливой любви». Мы уже знаем, что любовь в представлении поэта – высшая жизненная ценность. «Пушкинский человек» «горькое находит наслажденье» даже в любовных муках и поет им гимн: «Пускай умру, но пусть умру любя!». Все стихотворение сплошь переживание, причем переживание собственных чувств, подобного в допушкинской поэзии мы не встретим. По справедливому утверждению В.С. Непомнящего, «Желание» – «… вполне пушкинское, от начала до конца пушкинское стихотворение…». Исследователь проводит аналогию между этим ранним стихотворением и элегией 1830 года «Безумных дней угасшее веселье», приходя к осмыслению пушкинского понимания жизни: «… оба они (стихотворения – Е. М.) … воспроизводят один и тот же ход мысли: от горькой констатации – через «Но…» (1815 г.) к смиренному согласию и смиренному желанию, чтобы горечь эта длилась («… мне слезы утешенье» – «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать»), ибо это и есть жизнь, от которой не надо искать лучшего, потому что где есть любовь и даже надежда на любовь – там и жизнь; и даже смерть в любви есть жизнь».
Исследователи относят к 1816 году первый пушкинский лирический цикл, посвященный большой любви поэта («бакунинский цикл»). С.А. Фомичев в его состав включает 9 стихотворений: «Опять я ваш, о юные друзья», «Осеннее утро», «Сон», «Любовь одна – веселье жизни хладной», «Месяц», «Счастлив, кто в страсти сам себе», «Когда пробил последний счастью час», «Друзьям» («К чему, веселые друзья»), «Я Лилу слушал у клавира». Мы не беремся уточнять состав «бакунинского цикла» (в таком виде эти стихотворения при жизни автора не были опубликованы, некоторые из них датируются разными годами), поскольку это не входит в нашу задачу. Для нас важно подчеркнуть факт усиления личного, биографического начала в творчестве Пушкина-лицеиста и, хотя мы еще не встречаем здесь развернутой истории любовных отношений, уже можно говорить об обогащении эмоциональной жизни лирического героя новыми гранями.
В раннем творчестве Пушкина нередко встречается острая эпиграмма, где автор прибегает к обозначению несостоятельности своих воображаемых оппонентов путем умаления их умственных способностей. Так в эпиграмме 1815 года на Шихматова, Шаховского и Шишкова поэт выясняет: «…кто глупей из тройки злой?». Эпиграмма «Тошней идиллии и холодней, чем ода…» (год неизвестен, ориентировочно 1816-й) автор клеймит «злого мизантропа», который «от глупости поэт», называет его «злым глупцом» и предсказывает ему заслуженное одиночество. В характеристике подобного рода людей у Пушкина нет места «сердцу», точнее сказать, он пишет о них «в сердцах», т.е. сердится на «жалкий образец уродливой мечты». Есть у юного автора и автоэпиграмма (год неизвестен, ориентировочно 1817-й). Ироничные строки: «Я сам в себе уверен, / Я умник из глупцов…» – говорят о здоровом самоощущении молодого поэта-лицеиста.
В лицейской лирике большое место уделено теме поэта, ставшей, как известно, предметом напряженных размышлений Пушкина на протяжении всего творчества. На наш взгляд, рассмотрение данной темы в аспекте поставленной проблемы было бы небезынтересным.
Первое печатное произведение Пушкина «К другу стихотворцу» (1814 г.) – дидактическое послание, посвященное поэтическому труду. Мысль о трудности поэтического жребия неотделима от осознания высокого назначения «певцов бессмертных», призванных учить и питать «здравый ум».
В ином, комично-ироничном плане раскрывается тема поэта в стихотворении 1814 года «Исповедь бедного стихотворца». Перед нами пример того, каким поэт быть не должен. Выясняется, что все творчество стихотворца – сплошной грех, поскольку своим «трудом» он приносит зло и окружающим, и себе самому. И так понятна его зависть «Глупцу, заснувшему без мыслей и без страху, / И, словом, всякому, кто только не поэт». Совет священника звучит как заклинание: «Будь добрый человек из грешного поэта».
В стихотворении «Моему Аристарху» (1815 г.) Пушкин утверждает: «холодный ум» – помеха в творческом процессе, он только укрощает «веселых мыслей шум». Творчество включает в себя ум («резвые думы») и сердце («чувства в ветренных стихах»). Недаром поэт просит цензора не осуждать его «мечтаний».
Стихотворение «К Жуковскому» (1816 г.) содержит размышления автора о поэтах талантливых и бездарных, которые почести получают по заслугам. О последних Пушкин пишет: «Их слава – им же стыд; творенья – смех уму…». Сумарокова Пушкин ругает за то, что «…он рифмою попрал и Вкус, и Ум», называет его «холодным», «без силы, без огня, с посредственным умом». Рассуждая о своем поэтическом призвании, Пушкин не страшится возможных гонений, так как верит в свой пылкий дар («Но пылкого смирить не в силах я влеченья…»).
Датированное этим же годом стихотворение «К Шишкову» не столь оптимистично. Начинающий поэт понимает: чтобы достичь мастерства, нужно уметь многое. Примером тому – поэтическое творчество Шишкова. Пушкин выносит строгий приговор собственным стихам, что свидетельствует о возрастающей требовательности поэта к себе.
Выше говорилось, что в послании 1816 года «Из письма к В.Л. Пушкину» упоминаются поэты, писавшие «слишком мудрено». Рассуждения о них предваряются показательными строками: «Дай бог, чтоб милостию неба / Рассудок на Руси воскрес; / Он что-то, кажется, исчез». Исчезновение рассудка – прямое следствие подобного рода «творчества».
Настоящий поэт не может быть «холодным», т.е. равнодушным, бесстрастным. Без «сердца» нет полноценного творчества. «…в вымыслах носился юный ум…» (I: 189) поэта из стихотворения «Сон» (отрывок) (1816 г.). Поэтическое вдохновение Пушкин обозначает как «священный жар» в стихотворении 1817 года «К Дельвигу», в позднейшей редакции стихотворения – «неизъяснимый сердца жар». И хотя поэт порой не уверен в своем предназначении, «глас сердца» («В альбом Илличевскому», 1817 г.) подсказывает его сомневающемуся уму: И мне в младую боги грудь / Влияли пламень вдохновенья» («К Дельвигу», 1817 г.).
Среди произведений 1817 года выделим последнее крупное стихотворение Пушкина-лицеиста «Безверие», свидетельствующее о начале духовного прозрения гения.
Проблема «Пушкин и религия» – предмет большого отдельного разговора. Как данные биографического порядка, так и художественные произведения дают для него богатый материал. В юношеском «Безверии» отражена духовная сущность «раздвоения» человека: душа человека ищет, но пока не находит то, что духу известно отроду, по его божественному происхождению. Для выражения этой мысли автор обращается к категориям «сердца» и «ума».
Разум лирического героя опережает сердце, в нем нет воли для веры. Но что есть разум без веры, т.е. без сердца, – размышляет юный Пушкин. Он «немощен и строг», «холодный ко всему и чуждый к умиленью». Обладатель «бесчувственной главы» – «слепой мудрец», ведь «… не суждено / Ему блаженство знать!». Тот, кто «безумно погасил отрадный сердцу свет…», обречен на «безверия мученье». Удел «несчастного» – «тоска души», «безумство исступленья», «напрасный сердца крик». Спасение в вере, лишь она «… отрадою своей / Живит унывший дух и сердца ожиданье». Пушкинский герой пытается обрести веру, но его сердце еще не прозрело: «Ум ищет божества, а сердце не находит».
О религиозном чувстве Пушкина Жуковский писал: «… это результат всех его размышлений, это не дело одного чувства, его сердце и разум вместе уверовали…». В «Безверии» мы наблюдаем самое начало такой совместной напряженной работы ума и сердца, когда, выступая воедино, они образуют «ум сердца», стремящийся к вере.
2. В центре петербургской лирики Пушкина 1817-1820 годов две темы – любовь и политика.
Любовная лирика Пушкина этой поры несет уже явные элементы аналитизма. Теперь поэт по преимуществу следует не литературной традиции, как это было в лицейскую пору, а опирается на свой немалый опыт. Юный повеса, по автохарактеристике, «недевственный брат» («Когда сожмешь ты снова руку…», 1818 г.), как бы всматривается в свои чувства.
В представлении Пушкина-лирика любовь – чувство двойственное, оно совмещает в себе «скорбь и радость» («К ней», 1817 г.); это – «милая сердцу мука» («Тургеневу», 1817 г.). Любовь – чувство всеобъемлющее, с его приходом лирический герой Пушкина «живее чувствовал, свободнее дышал…». Состояние влюбленности обостряет восприятие жизни: «Душа проснулась, ожила Все снова расцвело!».
Любовь является мощным стимулом творчества: «И с звонким трепетом воскреснувшие струны / Несу к твоим ногам!..» («К ней», 1817 г.). Именно с любовью Пушкин связывает поэтическое вдохновение. Мысль эта не однажды будет повторена в шедеврах последующих лет, например, в послании «К ***» (1825 г.).
Любовь способна «рождать желанья» и даже спасать, поскольку зажигает в сердце «жизни огнь» («Выздоровление», 1818 г.). Но любовь может стать и «страшным безумием», если она безответна. Об этом автор размышляет в стихотворении 1818 года «Мечтателю». Состояние бешенства, исступления, когда «…яд … кипел в … крови», а «бессонными ночами» душили рыданья, исключает свойственное увлеченному мечтателю «…в сердце тихое уныние…». Описанные переживания влюбленного героя охарактеризованы как «рассудок омраченный», да и сама несчастная любовь названа «мрачной». Она настолько мучительна, что герою остается лишь молить богов вернуть потерянный «покой».
Виновница сильнейших по силе накала эмоций способна своей «небесной красотой» «с ума свести» любого, даже митрополита («К Огаревой, которой митрополит прислал плодов из своего саду», 1817 г.). За конкретными женщинами в лирике Пушкина предстает обобщенный образ красавицы, своенравной, порой жестокой в своем эгоизме. Женская красота для Пушкина всемогуща. Мысль, способная «угадать, постичь тайну красоты» («Недоконченная картина», 1819 г.), обречена на гибель, так велика разящая сила красоты. Ради нее поэт готов примириться с Отечеством, где отчаялся найти «верный ум» («Краев чужих неопытный любитель», 1817 г.). Ради нее готов потерять свободу и «неволю сердцем обожать» («Кн. Голицыной», 1818 г.). Тот, кто влюблен в красотку, – шутит Пушкин, – «очень глуп». Но парадокс в том, что «… кто не любит .., тот во сто раз глупей» («В альбом Сосницкой», 1818 г.).
Любовь всепобеждающа. Обмануть, обойти ее невозможно («Платоническая любовь», 1819 г.). «… страсти полный разговор» («Лаиса, я люблю твой смелый, вольный взор…») – предмет размышлений в посланиях 1819 года Лаисе, Дориде, Лиле.
Однако юный автор открывает для себя, что любовь может быть предметом торга. «Прелестница» из одноименного стихотворения 1818 года способна «младое сердце распалять», но при этом в ее «… порочном сердце жизни нет…». «Жрица наслажденья», «тревожа сердце» («О. Массон», 1819 г.), не способна принести герою настоящего счастья. «Страдалец чувственной любви», бешено гоняющийся за плотскими наслаждениями, не испытывает подлинной радости: «… блаженство я познал / И счастие мое возненавидел» («Как сладостно!.. но, боги, как опасно…», 1818 г.).
За совсем несерьезными, подчас фривольными, включающими нецензурную лексику поэтическими безделицами этой поры («О. Массон, 1819 г.; «Веселый пир», 1819 г.; «27 мая 1819»; «Юрьеву», 1819 г.; «Мансурову», 1819 г. и др.) подспудно зреет в любовной лирике Пушкина тоска по любви подлинной, высокой.
Так исчезают заблужденья
С измученной души моей,
И возникают в ней виденья
Первоначальных, чистых дней («Возрождение», 1819 г.).
В упоении страсти поэту видится иной образ, истинная любовь, рождающая искренние чувства («Дорида», 1819 г.).
Тема «обманной» любви, основанной только на чувственности, развивается в стихотворении 1819 года «Позволь душе моей открыться пред тобою», где поэт признается: «Я хладно пил из чаши сладострастья». Затуманенное страстями чувство, не подкрепленное чем-то большим, духовным, неизменно оборачивается для лирического героя разочарованием и страданием. Вот почему душа его «обманута», и «надежда в сердце умерла» («Напрасно, милый друг, я мыслил утаить…», 1819 г.).
Любовная лирика Пушкина этого периода – по преимуществу лирика «страстей», повествующая о подчас небезобидных увлечениях и связанных с ними переживаниях поэта, который «и жить торопится, и чувствовать спешит». Однако сквозь «восторги быстрые, живые» проглядывает не затронутое страстями чистое чувство, пушкинская непостижимая «душевная… глубина».
Любовь в лирике отождествляется с «жизнью сердца». Сердце в пушкинской поэзии – орган удивительно чуткий, нередко поддающийся женскому обаянию и даже внушению («К Н.Я. Плюсковой, 1818 г.). Сердце может быть «открытым», т.е. искренним, правдивым («N.N.» (В.В. Энгельгардту), 1819 г.). Оно является вместилищем страстей: «В сердца вливают жар любви» («Торжество Вакха», 1818 г.). Сердце способно хранить тайны, например, тайну первой любви («Дубравы, где в тиши свободы…», 1818 г.), поэтому неудивительно, что «сердце тихим сном / В минувшем любит забываться» («Нет, нет, напрасны ваши пени…», 1819 г.). «Горячее» сердце с уходом любви неизменно «хладеет, закрывается» («К ней», 1817 г.; «Мадригал М-ой», 1818 г.; «В альбом Сосницкой», 1818 г.). Пушкин вновь употребляет точное метафорическое определение сердца, утратившего любовь, встречающееся в стихотворении 1816 года «Желание», – «увядшее сердце» («К ней», 1817 г.). Сердце очень ранимо и хрупко, поэтому «…для сердца нужно верить» («Дориде», 1820 г.).
У Пушкина сердце не только орган чувствующий, но и думающий, соединяющий душевно-духовные силы человека. И, как правило, в пушкинских текстах с сердцем соотносится душа героя. Например, в стихотворении «К ней» вместе с «увядшим сердцем» засыпает и душа.
Век любящего сердца не долог. Вместе со старостью, когда приходит «Пора унылых сожалений, / Холодной истины забот / И бесполезных размышлений («Стансы Толстому, 1819 г.), «Желаньям чувства изменят, / Сердца иссохнут и остынут» («К Щербинину, 1819 г.).
По мнению юного поэта, полнокровная сердечная жизнь свойственна только молодости. Отсюда призыв: «Будь молод в юности твоей!». И так естественно звучит в стихотворении мудрость о том, что всему свое время, всем возрастам свои «игрушки» («Стансы Толстому», 1819 г.).
В любовной лирике Пушкина этого времени «ум» и синонимичные ему «разум» и «рассудок» почти не встречаются. Да это и понятно: где одна страсть – там место лишь «страшному безумию» («Мечтателю», 1818 г.). В послании 1819 года «К Щербинину» встречаем показательное определение «страсть глупая».
Однако продолжая развивать тему «дружества», тесно соприкасающуюся в этот период творчества, с одной стороны, с эпикурейским жизнелюбием, а, с другой, – с вольнолюбивыми настроениями, Пушкин применяет когнитивную лексику.
Сам «поклонник дружеской свободы, / Веселья, граций и ума» («Простите, верные дубравы!», 1817 г.), он ценит в друзьях прежде всего «душу пылкую» и «разум просвещенный» («Орлову», 1819 г.). В «Послании к кн. Горчакову» 1819 года Пушкин противопоставляет «большой свет» «тесному кругу друзей». В безликом свете «глупостью единой все равны», его представители – «злые без ума» «изношенные глупцы». (Кстати, в стихотворении этого же года «Всеволожскому» Пушкин, рисуя высший свет Москвы, употребляет выражение «… Глупость в золотых очках…»). Поэт описывает «бездушные собранья», «где ум хранит невольное молчанье, / Где холодом сердца поражены…». Иное дело – «прекрасного друзья», «младых повес счастливая семья, / Где ум кипит…».
Не удивительно, что только в обществе единомышленников поэт «в мыслях волен» и «чувствует живее».
Обращает на себя внимание тот факт, что «сердце» в стихотворении употребляется в сочетании с «умом». Такая парность, безусловно, помогает созданию исчерпывающих характеристик. Не случайно, думается, стихотворение заключает подобная пара-характеристика: идеальный друг для молодого Пушкина – «философ и шалун». А вот прямой ему противоположностью является человек «без ума, без чувств, без чести…» («На Аракчеева», ориентировочно – 1819-й г.).
Встречаются у Пушкина этой поры и отдельные миниатюры философско-иронического содержания, затрагивающие тему «ума». В одной из таких зарисовок ориентировочно 1818 года «Всегда так будет как бывало…» автор сетует: «Ученых много – умных мало…». В шестистишье «Добрый человек», относящемся к этим годам, речь идет о двух типах глупцов, один из которых «просто глуп», что называется, без претензий; другой – «…ученый, / Педант надутый и мудреный – / Он важно судит обо всем, / Всего он знает понемногу». Конечно, поэт предпочтение отдает первому.
В петербургский период (1817–1820) Пушкин сближается с декабристами, что находит отражение в его лирическом творчестве. Сами декабристы считали, что главная задача искусства – воспитание подлинных граждан, что поэтическое слово должно возбуждать в душах людей патриотические чувства, жажду свободы, ненависть к деспотизму. В «Зеленой книге» – уставе тайного декабристского общества «Союз благоденствия» – было записано требование: «Убеждать, что сила и прелесть стихотворений не состоит ни в созвучии слов, ни в высокопарности мыслей, ни в непонятности изложения, но в живости писаний, в приличии выражений, а более всего в непритворном изложении чувств высоких и к добру увлекающих». Гражданские чувства декабристов представлялись им не только долгом, но и жгучей потребностью, подлинной страстью. В основе политического свободомыслия декабристов лежало глубокое личное чувство.
Поэты-декабристы (В.Ф. Раевский (1795-1872), Ф.Н. Глинка (1786-1880), П.А. Катенин (1792-1853), В.К. Кюхельбекер (1797-1846), А.А. Бестужев (1797-1837), А.И. Одоевский (1802-1839), К.Ф. Рылеев (1795-1826)) в своем творчестве создали образ героя, который вдохновлял борцов за свободу, служил им примером. Эти идеальные герои-свободолюбцы были одержимы единой страстью – любовью к Отечеству. Ради Отчизны они готовы жертвовать личными благами, претерпевать любые муки, отдать жизнь: «Нет, не способен я в объятьях сладострастья / В постыдной праздности влачить свой век младой / И изнывать кипящею душой / Под тяжким игом самовластья…».
Как известно, декабристы настаивали на принципах аскетической этики поведения передового героя времени, полагая, что ради высоких общественных целей необходимо отказаться от личного счастья (напр., стихотворение «К N.N.» («Ты посетить, мой друг, желала» К.Ф. Рылеева)
По мнению революционных романтиков, эпикурейская лирика расслабляет людей в борьбе за общественную свободу. Поэтому они, в частности, К.Ф. Рылеев, В.Ф. Раевский, Н.И. Тургенев требовали от Пушкина отказаться от юношеских увлечений анакреонтикой и эпикуреизмом. Видимо, не случайно ода «Вольность» (1817 г.) начинается отрицанием значимости любовной поэзии.
3. Пушкин в это время выработал собственную литературную позицию. Он не последовал призыву В. Кюхельбекера возродить оду и «внедрил» гражданскую тематику в «малые жанры лирики» (опыт «лампистских посланий», включение в мадригал политических деклараций). Так, послание «К Н.Я. Плюсковой» (1818 г.), мадригал по характеру, Пушкин завершает вольнолюбивым и одновременно игривым заявлением:
Любовь и тайная Свобода
Внушали сердцу гимн простой,
И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа.
Показателен в этом плане и мадригал, обращенный княгине Е.И. Голицыной (1818 г.), где сопоставляются идеал гражданина и идеал женской красоты. (Следует при этом отметить, что мадригал сопровождается припиской: «посылая ей оду «Вольность»).
Свобода у Пушкина не противостоит любовному порыву чувств, она не является для поэта ограничителем душевных движений. Центром ценностной ориентации личности в послании 1818 года «К Чаадаеву» становится романтический душевный порыв, который сродни порыву любовному: «Но в нас горит еще желанье…». Естественно в таком контексте сравнение ожидания «минуты вольности святой» с ожиданием молодым любовником «минуты верного свиданья». Сильная страстность героя переключается в сферу общественных идей:
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Оставаясь открыто гражданственным, стихотворение становится вместе с тем глубоко личным, даже интимным; стремление к свободе предстает в нем как неодолимый душевный порыв, горячее пылкое чувство. Любовный и политический порывы объединяются в единой эмоции. Всепоглощающее чувство лирического героя объединяет в себе любовное движение и патриотическое самосознание. Отсюда гармоничное сопряжение в стихотворении лексики любовной элегии и оды.
Стремление страстного служения родине становится внутренним сердечным побуждением автора в стихотворении 1819 года «Деревня». Картина антигуманных взаимоотношений людей «омрачает» душу поэта, он стремится «сердца тревожить» горячей гражданской проповедью.
Эстетический идеал в послелицейской лирике Пушкина сливается с гражданским долгом, образуя союз страстного сердца и благородного ума.
Литература
1. Асоян А. Шутки с желчью пополам: Об искусстве пушкинской эпиграммы // Лит. учеба. – 1984. – № 4. – С. 227-231.
2. Грехнев В.А. Другое «я» в элегиях Пушкина // Болдинские чтения. – Горький, 1983. – С. 130-146.
3. Грехнев В.А. Дружеское послание пушкинской поры как жанр // Болдинские чтения. – Горький, 1973. – С. 32-48.
4. Григорьян К.Н. Пушкинская элегия (Национальные истоки, предшественники, эволюция). – Л., 1990.
5. Мальчукова Т.Г. Жанр послания в лирике А.С. Пушкина. – Петрозаводск, 1987.
6. Непомнящий В.С. Лирика Пушкина // Литература в школе. – 1994. – №№ 4-6.
7. Чубукова Е.В. Жанр послания в творчестве Пушкина-лицеиста // Русская литература. – 1984. – № 1. – С. 198-209.
8. Сурат И. Жизнь и лира: О Пушкине. – М., 1995.
9. Томашевский Б. Пушкин. Т.1. Лицей. Петербург. 2-е изд. – М., 1990. – С. 173-191.
10. Фомичев С.А. Поэзия Пушкина. Творческая эволюция. – Л., 1986.
Вопросы и задания студентам для самопроверки
1. Определяют ли жанры лицейской лирики Пушкина характер изображения эмоционально-рациональной жизни его лирического героя?
2. В чем особенность «сердечной лексики» пушкинской лирики 1817-1820 гг.?
